События театра

Совсем скоро на сцене театра «Царицынская опера» будет показана непредсказуемая и эклектичная опера французского композитора Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана». Последние приготовления, репетиции и спевки проходят даже в праздничные дни. Постановочная группа во главе с известным российским оперным режиссером Михаилом Панджавидзе создает на сцене искаженную реальность, в которой пребывает главный герой – поэт Гофман. Михаил Александрович возглавлял режиссерскую группу Большого театра России в начале 2000-х. Почти десять лет работал главным режиссером Большого театра Белоруссии. Сегодня, как свободный художник, ставит спектакли в России и ближнем зарубежье, преподает в ГИТИСе. О том, что нельзя убежать от окружающей действительности, о сущности бытия, об общечеловеческих ценностях и о правде искусства рассказал сам Михаил Панджавидзе.

Погубить талант на дне бутылки

– Михаил Александрович, многие годы вы сотрудничали с ««Царицынской оперой», с 2006 по 2008 годы были художественным руководителем театра. Какие чувства испытываете сегодня, при возвращении в театр через столько лет?

– Растроган тем качеством, которое я вижу. Помню, как все начиналось, как набирали оркестр, расширяли яму, увеличивали хор, практически не было балета. Сейчас приличный состав оркестра, выросла балетная труппа, я слышу, как поют новые молодые, интересные артисты, вижу старых знакомых. Очень приятно, что театр развивается. Опера дело дорогое, но оно того стоит. Это искусство не развлекательное, а воспитательное и образовательное. От того как мы воспитываем подрастающее поколение очень многое зависит. Сейчас это идеологически важное дело. Мы должны воспитывать в правильном, если хотите, патриотическом направлении. Искусство – это культура нации, а культура нации – это интеллект нации, а интеллект нации – это будущее. Это должно стоять на одном уровне с образовательными учреждениями. Опера – это не шоу-бизнес и не богема, здесь аккумулируется творческая интеллигенция. «Царицынская опера» вполне заслуживает развития. Если коллектив пробирается сквозь все сегодняшние сложности и в состоянии «поднять» такое сложное произведение, как «Сказки Гофмана» Ж. Оффенбаха, то это означает, что у театра хорошие творческие силы. Хотелось бы, чтобы на «Царицынскую оперу» обращали больше внимание.

– Расскажите, пожалуйста, почему выбрали оперу Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана». В чем сложности и особенности этого спектакля?

– Опера «Сказки Гофмана» Ж. Оффенбаха – одна из популярнейших опер в мире, однако сложность заключается в том, что ее не везде могут исполнить. Тем более в том виде, в котором ставим ее мы. У нас один певец исполняет четыре партии (как это написано у самого композитора Ж. Оффенбаха). И это труднейший вариант, когда певица должна пройти диапазон от почти меццо-сопрано до колоратуры. Знаете, солисты говорят, что лучше три раза исполнить Хозе в «Кармен» Ж. Бизе, чем одного Гофмана. Это, на самом деле, «кровавая»партия для солиста. Если в театре есть «Сказки Гофмана», то это много говорит об уровне театра. Мы приезжали в феврале в театр вместе с импресарио Риммой Ваксман, главой крупного европейского агентства«Agenda Production» на предмет того, что вывезти театр на тур в Европу. И тогда она посоветовала взять постановку Ж. Оффенбаха вместо планируемой «Волшебной флейты» В.А. Моцарта. Все заявленные числа тура пока никто не отменил.

– Михаил Александрович, о чем ваша постановка, какие смыслы композитора вы «вскрываете»?

– Спектакль о том, что не получиться убежать от реальности, скрываться от нее всеми возможными способами, не замечать очевидных вещей. Это приводит к потере личности. И когда Гофман, стремясь уйти от окружающей действительности, в розовых очках не замечает, что влюбляется в бездушную куклу, когда его тянет к больной женщине, которую вопреки указаниям врачей он заставляет петь, когда он бросается в запой, когда он влюбляется в певичку-куртизанку, он теряет себя. Его дорога в ад вымощена благими намерениями. Он будто в противоположность знаменитой фразе Иоганна Вольфганга фон Гёте: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Гофман ударяется в какие-то псевдонаучные домыслы, когда влюбляется в автомат, занимается искусством, неся свою оперу в дешевое кафе, гибнет в театральных интригах, предательстве, жульничестве, мошенничествах. Он прячет себя в искусство, в алкоголь, влюбленность, в науку, как в некую бутылку. Мне подарили такую интересную штуку – бутылка шнапса, а внутри… настоящая груша. Фрукт рос внутри, потом ветку отрезали и грушу залили шнапсом. Примерно такая же история и у Гофмана, он все время хочет найти какую-то бутылку, пробирку, в которой можно спрятаться. Он прячется от мира. А рядом все время присутствует его друг, наперсник Никлаус, который становится олицетворением Мефистофеля. Никлаус целенаправленно и сознательно губит его. Игра с дьяволом никогда не заканчивается в пользу человека, это затяжной прыжок в могилу. Человек, наделенный талантом, должен трудиться и воздействовать на окружающую среду, меняя ее к лучшему. Иллюзии, пьяные галлюцинации главного героя сглаживают реальную действительность, которая по факту является жесткой, но справедливой. Опера заканчивается развоплощением главного героя, он перестает существовать.

– Опера «Сказки Гофмана» очень непростая и противоречивая…

– Не забывайте, что она не дописана. Каждый режиссер расставляет свои акценты и смотрит на произведение под разным углом зрения. В 2011 году я уже ставил «Сказки Гофмана» в Астане в оперном театре им. К. Байсеитовой вместе с покойным художником Игорем Гриневичем. Но это были совсем другие «Сказки Гофмана». Впрочем, сложно найти постановку, которую я ставлю впервые. Но я стараюсь быть честным со зрителем и каждый раз предлагаю иной спектакль, чем в предыдущей постановке, стараюсь не ловчить и не заниматься переносами под видом премьеры. В Волгограде мы меняем акты местами, делаем все обратном порядке и зрители увидят это совсем скоро. Советую подготовиться к просмотру оперы: изучить либретто, послушать наиболее известные шлягеры, чтобы прийти хоть маленькими, но ценителями. Тогда будет интереснее смотреть.

К искусству нужно подбирать ключик, а не отмычку

– Михаил Александрович, вы активно экспериментируете на сцене, персонажи в ваших постановках не раз переносились в современные реалии. Как вы относитесь к постоянным спорам – стоит осовременивать оперу или нет?

– Модерновые постановки давно не несут ничего нового, это продукт 80-90-ых гг. и тех, кто там безнадежно застрял. Есть такие режиссеры, которые сформировались в это время и там и остались. Я одинаково против «традиционного» театра и нетрадиционного театра. Я против установочных критериев в искусстве. В искусстве важно, чтобы было: качественно, художественно, достоверно, не пошло, «над вымыслом слезами обольюсь», общепринятые человеческие ценности не должны быть спрофанированы, следует говорить о высоком, физиология и что-либо еще не предмет искусства. Это основа основ! Когда-то Джонатан Миллер поставил своего «Риголетто» Дж. Верди в Английской национальной опере на английском языке как историю сицилийской мафии в Нью-Йорке. Когда шла последняя сцена – отец рыдал над умирающей дочерью, я рыдал вместе с ним. Мне было все равно – во что он одет. Может быть до того момента, в традиционных постановках я такого Риголетто и не видел, не ощущал такой силы воздействия. Есть ряд вещей, на которые смотрю с «холодным носом». Я против, чтобы без конца героев в пиджаки переодевать и на мотоциклах кататься. Это путь наименьшего сопротивления. Трудно, чтобы аллюзия была прочитана из исторического контекста. Это поддавки. Заигрывание с публикой. Не надо ни на кого ориентироваться. Конъюнктура от слова угадать и угодить. Все эти разговоры пусты, ни один прием, никакие эстетические критерии не являются панацеей. К искусству каждый раз нужно подбирать ключ, а не отмычку, не «фомку». Не нужно ничего ломать! Нужно искать, как открыть и здесь нет никаких помощников. Есть только одна правда – правда искусства: убедительно или нет, состоялось или нет, получил ли зритель «ожог» или нет. Нельзя профанировать вечные ценности, дьявол ходит рядом…

– Отчего зависит успех постановки?

– Сложно сказать. Каждый раз, начиная спектакль, нам нужно «выкидывать» весь наш опыт заново. Рецептов нет. Делаешь все, создаешь шедевр и «лажаешься». А казалось бы проходная работа получает премии... Поставил в Казани спектакль«Лючия ди Ламмермур», чтобы вывезти голландца на гастроли. В результате спектакль был номинирован на «Золотую маску». «Соломею» Р. Штрауса ставили в Минске, потратили много сил, но кроме скандала ничего не получили.

Режиссер – зеркало артиста

– Михаил Александрович, с чего начинается работа над новой оперой?

– С партитуры. К сожалению, сейчас в оперные режиссеры нередко допускают профессионально непригодных людей, которые могут слышать и слушать музыку, но не умеют музыку читать. А это музыкальный материал, в котором все написано. Считаю неправильным допускать в оперу драматических или киношных режиссеров. При наличии голоса не обязательно становятся певцом, так же и при наличии музыкального образования не обязательно становятся режиссером. У нас происходит культура подмены и подмена культуры. Давно научились наигрывать все: все изображают и все неправда, вместо образа создают и изображают карикатуру, вместо перевоплощения – кривляние, вместо действия – движение, вместо темперамента – истерика, вместо существования – изображение существования. Выдающийся театральный режиссер, педагог, народный артист СССР Гончаров Андрей Александрович давно сказал: «Наш театр переживания превратился в представление переживания…» И это сплошь и рядом. Приезжают режиссеры с готовыми клавирами, которым по сути не нужны артисты.

– Как вы «погружаете» артистов в материал?

– Режиссер должен проводить застольный период, читки с артистами. Постановка сопровождается скрупулезной работой над образом, музыкальным материалом, драматургией, музыкальной составляющей образа персонажа, над музыкальным действием, над музыкальными конфликтами, контрастами, всем тем, что связано с действенной структурой произведения. Если все хорошо проработано, то не нужно заумные мизансцены и сногсшибательные приемы. Когда артист глубоко в материале, он быстро все сделает. Я не люблю писать черновики, вся жизнь набело. Режиссер должен быть зеркалом актера, а не свои какие-то «фишки» показывать. Все фишки, технологии – это гарнир, который может быть или не быть, которые могут усилить впечатления. Что касается сути – это прежде всего работа с актерами. Это главное, что есть на сцене. А режиссер – это сказочник, человек, который владеет словом, тот, кто заставляет над вымыслом слезами облиться. Он говорит и ему верят, а другому не верят. Убедительный, харизматичный, словом может полки за собой повести. Он толпу зимой может уговорить в проруби купаться и найдет всему объяснение.

– Кому будет интересен спектакль?

«Сказки Гофмана» Ж. Оффенбаха – странная вещь, для возрастных людей она иностранная, для молодых людей чересчур умна, для среднего возраста слишком сумбурна. Нет определенной целевой аудитории. Опера – это не бизнес и не шоу-бизнес. Мы не торгуем. В оперу не развлекаться ходят. Будет интересна думающим людям, тем кому небезразлично, что происходит сегодня в жизни. В этой опере много о людях. Мы 30 лет блуждали и пытались понять, изучать что-то новое, а сейчас поняли, что все это вторсырье. Уже ели и не раз, там нет ничего нового. Реальность имеет тенденцию вторгаться везде, в том числе и в театр. И от нее не спрячешься. Более того театр, который перестает быть отражением жизни, перестает быть живым, превращается в «отвлекалку» и «развлекалку». Человек существует не за счет кушать и спать, homo sapiens – человек разумный. Существо от слова суть. А мы подменили понятия: жить и существовать. Существо – сущность. Жить – животное. Существование будучи сущностью бытия, а не материальным проявлением. Пока мы будем путаться в этих понятиях у нас будут псевдо-артисты, псевдо-спектакли, псевдо-жизнь.

– Что изменилось в ваших взглядах как режиссера?

– Меняются обстоятельства жизни и мы меняемся, театр является отражением современной действительности. Наша задача создавать свою лексику, эстетику, но краеугольным камнем всегда остаются артисты и зрители.

Беседовала Анжела Буцких